За шесть часов дежурства я сжег литров десять бензина на обогрев салона «восьмерки» – но был вознагражден десятью собеседниками, из коих восемь постоянно проживали здесь, в поселке. Один из них оказался местным сторожем. (Вот бы не сказал – судя по легкости моего позавчерашнего ночного визита, – что таковой тут существует!) Другой был председателем местного дачного кооператива. Последние двое, а также одна наблюдательная дамочка лет пятидесяти уверенно опознали в Андрее Дьячкове человека, который дня три-четыре назад зачем-то шатался по поселку.
Четверо свидетелей, включая герра Лессинга, уже позволяли мне уверенно сказать: профессор Дьячков действительно побывал здесь. Побывал в промежутке времени между первым убийством (Насти Полевой) и покушениями на Катю Калашникову и Валентину Лессинг.
Дело приобретало новый оборот. Может, подумалось мне – и я вдруг покрылся холодным потом, – я, оберегая свою клиентку от выходов на улицу, не затрудняю, а только облегчаю дело убийце? Ведь господин Дьячков – там, дома, рядом с нею!..
Я немедленно набрал номер Калашниковых. Откликнулся живой и веселый Катин голос. У меня с души свалился камень.
Домой, в свою любимую коммуналку напротив Генеральной прокуратуры, я вернулся около шести вечера.
Еще раз позвонил Мэри. Еще раз набрал телефон Фомича. Ни тот, ни другой номер не отвечали, и я подумал: не пора ли их обоих объявлять в розыск? Может, уже следует обшаривать пустыри и свалки? И вызывать водолазов прочесывать дно Москвы-реки?
Расследование мое ни на дюйм не продвинулось. Правда, за сегодняшний день я исключил одного подозреваемого, герра Лессинга, зато получил другого: господина Дьячкова.
Но мне по-прежнему было совершенно непонятно: зачем убивали женщин? Пытались убить? Почему и кто мог это делать?
Решив, что утро вечера мудренее, я в половине девятого завалился спать.
К многочисленным достоинствам моей подружки Любочки из ГАИ-ГИБДД надо добавить еще одно: она изобретательна и неистощима в постели. Прошлой ночью я, кажется, не спал ни секунды.
Екатерина Сергеевна проснулась в ту самую минуту, когда Павел Синичкин знакомился на крыльце загородного особняка Лессингов с его хозяином, герром Гансом-Дитрихом.
За темно-зелеными портьерами Катиной спальни вовсю разгорался зимний день. Часы на тумбочке показывали десять утра. Судя по успевшей остыть второй половине кровати, муж давно был на ногах. Ну и правильно – сколько можно дрыхнуть.
Катя сладко потянулась – настроение, несмотря ни на что, было хорошим, – перевернулась на другой бок и вскочила. Некогда разлеживаться. Ее ждет собственное расследование. И домашнее хозяйство.
Она накинула шелковый халатик и вышла из спальни.
Дверь в кабинет была открыта. Профессор Дьячков сидел, нахмурясь, за своим компьютером. Катя подошла, обняла его, чмокнула в начинающую лысеть макушку:
– Доброе утро.
– Доброе-доброе… – рассеянно откликнулся он.
Она мимоходом взглянула на экран компьютера. Заметила там слова: «Очевидно, что…» А ниже – длиннющую формулу. Улыбнулась.
– Статью пишешь? – спросила.
– Да. Для «Электрических сетей и электростанций».
– Какой ты у меня умник…
– Я и в магазин сходил.
– Вот молодец!
– Там тебе на кухне – омлет. Разогреешь сама?
– А то! И кофе сама сварю.
– А я уже поел.
– Во сколько ж ты встал?
– В шесть.
– Вот это ранняя пташка! Темно ж еще было?
– Темно. Да я выспался…
Катя оставила мужа и, позевывая, прошлась по кабинету. Несколько раз повторила вполголоса: «Очевидно, что… Очевидно, что…» Усмехнулась.
– Я в библиотеку, пожалуй, поеду, – проговорил муж.
– Зачем? Я тебе мешать не собираюсь, – откликнулась Катя.
– Да мне все равно надо составить библиографию… А вечером у меня – ученики…
Профессор Дьячков, не без влияния Кати, тоже предпочитал репетиторствовать вне дома.
– Ну и ладно, – отозвалась она. – Не будешь у меня тут под ногами мешаться. Я займусь уборкой да стиркой.
Она чуть не добавила: «И расследованием», – но вовремя спохватилась.
– Только никуда не выходи! – встревоженно проговорил профессор.
– Не пойду, не пойду, не бойся.
И Катя отправилась на кухню: разогревать омлет, варить себе единственную ежедневную – и от этого такую вожделенную – чашечку кофе.
К двенадцати, как раз в то время, когда Павел Синичкин заканчивал провокационный допрос господина Лессинга, профессор Дьячков наконец-то убрался из квартиры.
Катя загрузила в посудомоечную машину вчерашнюю и сегодняшнюю посуду – омлет с сыром, надо признать, мужу удался – и пошла переоделась в старенькие джинсы и футболку. Потом отправилась в ванную разбираться с бельем. Мысли ее между тем были куда как далеки и от посуды, и от белья.
Вчера она, после трех звонков бывшим аэродромным сотоварищам, узнала-таки домашний телефон Никитки. Но случилось это поздно – уже в начале двенадцатого, – и звонить ему в такой час Катя не решилась. Предстояло сделать это сегодня, и Екатерина Сергеевна ломала голову: о чем его спрашивать? И что ему рассказывать? Чем вообще объяснить свой звонок?
Версия, что преступления совершал маньяк – кто бы он ни был, Никитка или кто-то другой, – казалась Кате сомнительной. Ну, ладно – маньяк еще мог стрелять в нее на Страстном бульваре. Мог он, конечно, и проникнуть в особняк Лессингов и подпилить – или что там с ними сделать? – тормоза у обеих машин. Но побывать на кухне у Валентины… Подложить отраву в грибы… Как-то трудно себе это представить…