Заговор небес - Страница 75

– А не могла бы я сама перезвонить вам? Дело в том, что в Москве уже скоро ночь… Могла бы я, допустим, – она посмотрела на часы и прикинула разницу во времени, – позвонить вам около одиннадцати-двенадцати ночи – по-огайскому времени, разумеется?

«Как раз юная побрякушка свяжется с Джейком, – подумала она. – А в Москве будет уже завтрашнее утро».

– Конечно, – оговорилась Екатерина Сергеевна, – я прошу заранее простить меня за столь поздний звонок…

– Естественно! Конечно! – энтузиазм американки перехлестывал через край. – Всегда к вашим услугам!.. Не сочтете ли вы за труд проспеленговать ваше имя?

Катя сказала по буквам свою фамилию – длиннющую, варварскую, на взгляд америкашек, но в общем-то на Западе известную – по автоматам: Kalashnikova.

«Если Джейк на интервью для русского журнала не клюнет, может, хоть мою фамилию вспомнит», – подумала она.

– Спасибо! Спасибо большое! – прокричала американка. – Всегда рада помочь вам!

На мажорной, любезнейшей ноте они распрощались. Тот, кто послушал бы их диалог и не знал бы при этом американского делового этикета, наверняка подумал: вот беседуют две ближайшие, закадычнейшие подруги, которые наконец-то встретились после многовековой разлуки.

Катя положила трубку. Значит, Джейк в Европе! Правда, это может означать, что он в Лиссабоне, Хельсинки или Париже. Оттуда, из Штатов, Европа воспринимается такой, будто бы Москва – пригород Варшавы, а Прага – предместье Вены.

«Поехать мне к господину О'Гару – это вряд ли, – подумала Катя. – Но телефон-то Джейковой гостиницы я в следующий раз у сахарной секретарши выведаю. Уж завтра мы с ним лично поговорим.

И тогда, – улыбнулась Катя, – все станет ясно».

Павел. Следующее утро, девятое января

Телефоны ни Мэри, ни Фомича по-прежнему не отвечали.

Продрыхнув едва ли не двенадцать часов без просыпу, я чувствовал себя великолепно. Ночные сумерки за окном еще только-только разбавлялись светло-синим светом. На моей любимой Пушкинской улице было тихо-тихо, лишь дворник скреб лопатой нападавший за ночь снег. Бесконечные русские выходные продолжались.

В своей комнате я сделал ежеутреннюю зарядку, довел себя до седьмого пота, а затем с удовольствием смыл его под душем в нашей коммунальной ванной. В холодильнике обнаружились четыре яйца и невскрытый пакетик майонеза. В последний раз я нормально питался позавчера вечером: Любочка кормила меня судаком в соусе по-польски и оладушками с черешневым вареньем. Сегодня желудок прямо-таки орал: «Еды!.. Пищи!..» – и даже грубо: «Жратвы!..» Для того чтобы сварганить яичницу, у меня, увы, не нашлось масла: ни сливочного, ни подсолнечного, ни хотя бы даже маргарина. Тогда я сварил четыре яйца вкрутую. Очистил их, порубил на кусочки и залил майонезом. Съел подчистую, четырехдневным хлебом выскреб тарелку. Выпил добрую кружку кофе из любимой чашки с гравировкой «За отличную службу» – и сразу почувствовал, что готов к новым подвигам.

Я взял домашний телефон (сработанный еще, кажется, братьями Черепановыми) и набрал номер ЦАСа. Паролем для ЦАСа меня регулярно снабжал по дружбе (и не без бутылки) опер Вася Цыганков из ОВД Южного округа. Через пять минут я уже знал домашний адрес Марии Маркеловой (просто Мэри) и Ивана Фомича Громыко (просто Фомича).

Гражданка Маркелова, как я уже догадывался по телефонному номеру, проживала ни много ни мало – в Крылатском, на Осеннем бульваре. Я хорошо представлял себе это место. Кругом полно милиции, бизнесменов, гэбэшников и депутатов. В пределах непосредственной видимости – дом, где прописаны господа Ельцин, Задорнов, Гайдар, Грачев, Бурбулис… Блатное местечко отхватила себе Мэри, ничего не скажешь. Как она там, интересно, прижилась – с ее-то алкогольными привычками?

Пьяницы – насколько я мог судить из личного опыта и наблюдений за живой природой – обычно рано встают. Их поутру мучит жажда. Поэтому я не стал мешкать. Надел свои любимые джинсы и свитер, накинул куртку-«пилот» и по гулкому старорежимному подъезду сбежал вниз, к машине. На улице стало уже совсем светло, но по-прежнему оставалось по-воскресному тихо. «Восьмерочка», ночевавшая во дворе, завелась с пол-оборота. Я любовно очистил ее от выпавшего за ночь снега, протер тряпочкой «глазки» (боковые зеркала и фары).

Выехал со двора на Дмитровку, через минуту свернул налево на Страстной бульвар. Машин на улицах опять почти не было. Что за красота рулить по столице в выходные, да еще рано утром! Я без задержек проскочил перекресток с Тверской и понесся по Твербулю вниз к Никитским воротам.

Если бы я видел, что на красном светофоре на Тверской, перпендикулярно моему движению, стоит оранжевый «Пунто» госпожи Калашниковой, я бы непременно остановился. Но я обычно не верчу головой во время движения. Только когда паркуюсь.

Оставаясь в полном неведении о своей клиентке, спустя пять минут я уже доехал до Новоарбатского проспекта, свернул направо и по бессветофорному, правительственному Кутузовскому взял курс на Крылатское.

Скоростной режим не нарушал – гаишники здесь на каждом километре. Ехал себе ровно восемьдесят «кэмэ» в час и слушал песенки по «Радио Максимум»: «Гарбидж», «Мумми-тролль», Земфира, «Оффспрингз» и все такое. Хотя по возрасту и особенно по роду занятий мне полагалось вроде бы крутить Кучина и Розенбаума.

Настроение, признаюсь, было безоблачным. Но оно мгновенно испортилось, как только я подрулил к дому, где проживала Мэри.

Три окна на третьем этаже сине-голубой семнадцатиэтажки зияли черным. Подпалины поднимались метра на три выше выгоревшей квартиры, отчего у меня сразу появилось дурное предчувствие.